Инга Питерс. В ПОИСКАХ РУКИ И СЕКСА. (или мои нью-йоркские связи)

ГЛАВА 66

Я с трудом вписалась в узкую душевую кабинку и провела в ней ровно столько, чтобы стать рыбой. Точнее, русалкой, со всеми признаками видовой деградации: ноги, вернее, хвост мешал держаться более-менее вертикально, а руки-плавники никак было не поднять к розетке душа. Как и в сказочной «Русалочке», обретя в конце концов ноги, я потеряла голос.

С чем и вышла из ванной комнаты, завернув мокрые груди, соски, пупки и клиторы в белоснежное махровое полотенце. Всю меня знобило, однако категорически было не понять, что здесь виной: холодный воздух от кондиционера или последствия вчерашних возлияний. (У меня был приятель в Питере, который ездил в Англию учиться на бармена. По окончании курсов он получил красивый диплом и профессию бартендера с чудным названием «миксолоджист», от понятного слова mix. И в том обескураживающая логика: бармен микширует напитки, что есть его профессия. А болван-любитель этим всем «миксом» надирается, чтобы на следующий день страдать. Что есть его судьба. При этом «миксолоджисты» - оба.)

Утренний душ принес слабое облегчение, то есть лучше не становилось. Зрение по-прежнему выдавало черно-белую картину мира, причем фрагментами. Видимо, так и должно быть в фасеточном глазу насекомого, который едва выбрался, строго по эволюционному канону, из воды на воздух.

В голове, после катастрофических потерь в движении, голосе и сенсорике, родилась убийственная мысль о срочном изучении основ системы Брейля.

Я закрыла глаза и оперлась о дверной косяк. Досчитала до тридцати трех. Подумала: почему до тридцати трех? И не найдя ответа, открыла веки. Со зрением оказалось все неожиданно в порядке: шторы были распахнуты и яркий дневной свет бил по глазам наотмашь.

Я словно попала вовнутрь фотошедевра из глянцевого «Нэшнл Джиографик»: цветные, сочные тона, четкие свето-тени, искрящие поверхности полированной мебели, матовые стены. Среди всего этого буйства красок полулежал в молочных реках простыней улыбающийся Питер, невинное дитя фирмы «Кодак» и моего воображения. В нем ощущалось столько кипучей страсти, что дело оставалось лишь за пирокинезом. Есть такое редкое явление: исходит энергией человек, глядя на тебя со жгучим желанием и опершись на локоть, а потом аномально возьмет, да и самовозгорит.

- Привет, - решила я поздороваться с потенциальной жертвой аномалий. – По-моему, мы еще спим.

Я отпустила полотенце и ткань игриво сползла на пол, постепенно обнажая, словно в стриптизе, грудь с припухлыми розовыми сосками, гладкий живот, миниатюрный лобок, загорелые упругие бедра. Питер загадочно улыбался, скользя взглядом по выпуклостям и впадинам моего тела. Затем он раскрыл простыню и, лишенный накидки, его пульсирующий боец мощно пошел в рост прямо на глазах, твердо застыв в вертикали. Зрелище было не для слабонервных девушек, как известно «слабых на передок».

Питер протянул мне руки, охваченные пирокинезом, и я вошла в его пылающие объятья.

ГЛАВА 67

Продолжая морскую тему: говорят, в японской традиции (то есть, «если по-правильному») все рисинки в суши должны смотреть в одну сторону. Такое вот тонкое эстетство с глубоким смыслом. В мастерских руках Питера все клеточки моей кожи выстраивались в некоем направлении так, что я ощущала себя потоком. Течением, уносящим меня целиком к желанному магнитному полюсу, допустим, к Северному, строго по зову стрелки компаса.

Хотя, можно на Север вначале, а потом поменять позу так, чтобы на Юг или на ставший привычным Запад. В постели гостиничного номера в Атлантик Сити мне, похотливо извивающейся под Питером, пришло в голову в какой-то миг, что суши – обратная реплика японцев на миссионерскую стандарт-позицию: влажная рыба вдоль наэлектризованного в сплошной комок риса.

Бросив взгляд в зеркальный овал, я успела засечь - перед тем, как амальгама устремилась всасывать нас и поглощать - мое бронзовое в утренних лучах тело, жадно оплетающее руками и ногами белые спину и ягодицы Питера. Как манхэттенский человек, Питер проводил лето в одежде, игнорируя поездки на пляж и посиделки на лужайке за городом.

Я впиталась в Питера, примагничивая его к себе все плотней и плотней. Плотней и стремительней подгоняя извивы моего тела под его уверенные движения, безжалостно пробивавшие меня нескончаемым током оргазмов – от одного, другого с небольшими паузами к следующему. А затем ощутила, как спиной он прогнулся внутри моих сплетеных рук и ног, хищно напрягся, захрипев победителем прямо мне в ухо, и вслед за решительной судорогой всего его тела в меня пролилась горячая влага, вязкие и драгоценные миллиграммы нашей огненной страсти.

Долгую часть вечности мои руки еще продолжали гладить его спину, чей контур стремительно терял очертания, становясь мягким, влажным и грузным. В этой тяжести была своя сладость, своя музыка громко бьющихся сердец и хриплых, обрывавшихся краткими паузами дыханий. Музыка двоих, с интервалом в гармоничную терцию любовников, потрясенных утренним сексом.