Инга Питерс. В ПОИСКАХ РУКИ И СЕКСА. (или мои нью-йоркские связи)

ГЛАВА 71

Возвращение в Сити было во многом предсказуемым. Напомню как приветствуют на борту самолета умиротворенных, опаленных солнцем путешественников после отдыха на Гавайях или Карибах: Welcome to Reality! То есть, иди на работу и не выпендривайся. Такова сермяга - после праздника жди похмелья.

Несколько выводов о моем фиансе были сделаны, и один из них подругой Дингой. “С Питером, - сообщила подруга на следующий день по возвращении в Бруклин, - соу найс покувыркаться в постели, а после розовым сачком бабочек в Централ Парке ловить. Хи из зэ сэйм партия, как Рома. Только с другой стороны”.

По поводу “другой стороны” все было понятно, если учитывать слабый русский Динги. Видимо, она имела в виду, что хоть Питер, в отличие от Ромы, и классный любовник, но будущего с ним никакого. Старая тема о перспективах в моей судьбе – с поправками на отсутствие статуса в Америке и “девицы на выданье”. С одной стороны, мой муж в далеком Питере пока еще числился в паспорте, а с другой – только вариант замужества открывал мне дорогу к вожделенной “грин карте” с получением гражданства пять лет спустя.

Динга произнесла то, что я понимала и сама: Питер – это, как отмечает народный фольклор, дохлый номер. И мой вывод после поездки в Атлантик Сити совпадал с Дингиным. Кончать по двадцать раз, конечно, замечательно, но в Америке все проблемы удачной постелью не закроешь. А прожить с Ромой еще год-второй было, как в петлю. Причем, окажись я натурой рациональной, то засунула бы свои половые амбиции в одно причинное место и расписалась с гражданином Бенсонхерста без проблем. То есть, промучиться в супружестве еще два года до получения постоянного статуса, а там завершить роман с Романом к чертям собачьим.

Этот вариант я отрицала начисто. Мало того, что за несколько лет можно было бы случайно залететь и подхватить от Ромы ребенка (в смысле, отправиться в абортарий, поскольку плодить династию “рыбаков” не в моих планах). Основную роль здесь играло то, что месяц с Ромой молчаливо считался мною за год, и прожив с ним еще год я, таким образом, постарела бы лет эдак на дюжину. Загубить свою юность ради “грин-карты” – бесчеловечно по отношению к такой сексапильной зазнобе, какой я видела себя, с любопытством поглядывая в зеркало.

Таким образом, самый серьезный результат от поездки в Атлантик Сити – волевое решение продолжать с неменьшей регулярностью вести развратную жизнь с Питером, и в то же время подыскивать “партию”.

Соль на рану подлил Юра. В понедельник я вышла на работу, и хозяин цветочной лавки полдня делился со мной впечатлениями от встречи с Ромой. Как вошел в лавку невменяемый ревнивец Рома в прошедшее воскресенье, каким тоном разговаривал и на что было похоже его лицо. Что-то в том же духе отметил Набоков в “Других берегах”: “Лицо цвета сырой ветчины”. Юрина реакция на малиновую, распухшую от ревности и бессонницы Ромину физию была такой же.

- Ты пойми, - по-душам делился со мной Юра, - я не хочу встревать в твою жизнь. В Америке так не принято.

Юра огляделся по сторонам, будто в собственной лавке оказался впервые.

- Я уверен, ты с ним намучаешься, если уже сейчас не воешь. Твое дело, конечно. Только такой барышне он не подходит. – Юра сделал многозначительную паузу и, состроив напряженную улыбку, неуверенно добавил. – Послушайся совета: у меня море друзей – отбоя не будет. Могу познакомить.

Я поблагодарила Юру от всей души и печенки. И однозначно отказала, сразу уловив в его предложении ловушку. Тут к бабке не ходить, все понятно. Согласись я познакомиться с его другом, возникла бы типичная дурацкая ревность мужика, реально представляющего себя на месте приятеля. “Если она согласна лечь с другим, то почему не со мной?” – такой вопрос возник бы рано или поздно. После чего, уже без вопросов, пришлось бы искать другую работу. Этого мне только не хватало при всех моих проблемах…

Юра был прав. Он увидел Рому таким, каким я его и представляла в супружеской жизни: ревнивцем-психопатом, со всеми невыносимыми комплексами обрюзгшего, малопривлекательного скупердяя рядом с хорошенькой супругой. Предсказуемый вариант чеховского Ионыча. Брак в таком тандеме похож на ежедневную борьбу кролика с удавом. При этом роли меняются, подчас специфическим образом: идет не только обмен действующими лицами и исполнителями в зависимости от качества прожитых лет. Кролик может обернуться, к примеру, кровопицей-комаром, а удав – прожорливой скандальной жабой.

Юра по-братски рекомендовал в такую историю не ввязываться, а я клятвенно пообещала прислушаться к его совету.

ГЛАВА 72

Начался сезон распродаж накануне самого массового и самого семейного праздника – Дня Благодарения. Правда, на цветочном бизнесе это так явно не отражалось как, допустим, в отделах сувениров, парфюмерии, игрушек, электроники крупных универмагов. Там предпраздничный ажиотаж стартовал, примерно, с конца октября и планомерно нагнетался к третьему четвергу ноября, когда жизнь повсюду замирала, включая рестораны и мелкие лавки.

Семейный праздник с индейкой под клюквенным соусом и тыквенным пирогом американцы отмечают в семейном кругу, категорически в ущерб своим бизнес-интересам. Стоит ли открывать в такой день тот же ресторан, если потенциальные клиенты сидят по домам и обжираются во время праздничного обеда?

В общих словах, в этом суть американского патриотизма. Быть с семьей на День Благодарения и в Рождественский вечер, выезжать на барбекью в День Независимости, с утра позвонить родителям в День матери и в День отца. Закрывать дачный сезон в День Труда.

Обойдемся без пафоса.В американской глубинке патриотизм проявляется еще и в том, чтобы пить родимый “Бадвайзер”; приобрести не “Хонду”, а “Форд” или “Бьюик”; в день “Суперкубка” оказаться у телеэкрана во чтобы то ни стало, а по утрам в воскресные солнечные дни побросать баскетбольный мяч в корзину или преподать сыну отеческий урок игры в бейсбол. Если расхожий русский патриотизм в том, чтобы отстоять свою Среднерусскую возвышенность, учебник по русской литературе и фольклорную “Калинку” от инородцев-наймитов, не отдав ни пяди жидомассонам, гомосексуалистам и прочим американцам, то патриотизм в Америке направлен вовнутрь, в привычки, традиции и семейный уклад.

Русские всегда окружены врагами, которые спят и видят, как бы оттяпать родимые Подмосковье, Чечню или Курилы; чем бы соблазнить русскую душу и споить славянскую молодежь, идущую на смену пожилым российским алкоголикам; и как бы исконную, от сохи Надежду Бабкину подменить на чуждую русской духовности Мадонну (я бы согласилась, скорее, на Нору Джонс). На таких дремучих комплексах десятилетиями настаивается, вроде инородного коньяка, национальная гордость по поводу водки, матрешки и хлебного кваса.

Американцы, которых я встретила благодаря Питеру, действительно гордятся уровнем национальных технологий и университетами ivy leage, Пресли и Эллингтоном, сериалами кабельного канала НВО, национальными парками, Эмпайр Стэйт Билдингом и хитами американской культуры. Это такая же “самая читаемая” нация, как и русские, что вовсе не является в Америке предметом гордости. Так и должно быть. Американский патриотизм еще и в том, чтобы критиковать свою Администрацию, бесконечно спорить о праве женщин на аборты и поклоняться квадратным богам американского футбола.

Американцы спортивны. Миллионы бегают по утрам и вечерам, но не откажутся вечером выпить, что не является, опять-таки, темой для восторгов и обсуждений. Всенародный русский алкоголизм (хроническая забава, когда выбухать поллитра водяры – дело чести) американцам не понятен, при том, что в провинции алкашей хоть отбавляй. Они нередко обращаются в “Общество анонимных алкоголиков” и на первом собрании прилюдно признаются: “Я знаю, что я алкоголик, и я хочу с этим завязать”.

Для русского же человека тот, кто завязал, неприятен и подозрителен, поскольку раз человек не пьет, то автоматически уже сволочь.

Для понимания американца недоступна страна, в которой непьющий одновременно является врагом ежедневно опохмеляющегося народа. В Америке хочешь пей, хочешь – не пей. Здесь другие стандарты, главный из которых: делай все, что ты хочешь, естественно, не выходя за рамки дозволенного Уголовным кодексом. И никто слова тебе не скажет. И даже вслед не посмотрит с укором.