Инга Питерс. В ПОИСКАХ РУКИ И СЕКСА. (или мои нью-йоркские связи)

ГЛАВА 73

Питер планировал провести День Благодарения с родителями вместе. Естественно, я на него не собиралась рассчитывать, ведь жизнь с Ромой, вернее то, что он платил за аренду “ванбэдрума” и ни цента с меня не брал, мало того – тащил с работу рыбку большую и малую, то есть кормил меня, а предусмотрительно запасшись “Смирновым”, еще и поил, - такая жизнь все же обязывала.

- Поедем на турку к тете Рите, она приглашает, - сообщил Рома в начале третьей недели ноября. – Там будут еще родственники.

Энтузиазма такое предложение у меня не вызвало. Кроме того, что скука предполагалась смертная, “тетушка Ревекка” раз десять обязательно поинтересуется, когда же Рома и ее дальняя племянница, уж неизвестно по какой линии, оформят отношения и заживут припеваючи. Я добавляла про себя: “И умрут в один день, наутро после свадьбы”.

В присутствии родственников, видимо далеких, но наших с Ромой общих, я ощущала себя фольклорным персонажем. Поскольку рядом с Ромой особой радости я не испытывала, то годилась на роль Царевны Несмеяны. Рома же, обсуждая по-свойски в кругу родни сокровенные темы международной политики (с тяжелым акцентом на Израиле, ибо он-то четко знал, что Шарону делать и зачем) и американского права, в основном, в области штрафов за неправильную парковку или проезда на красный свет, - Рома претендовал на роль Иванушки Дурачка, попавшего в еврейскую семью по досадному недоразумению.

ГЛАВА 74

Делать было нечего. Дело было к вечеру. Накануне сыпал настойчивый осенний дождь и к утру лужи подмерзли. Синоптики нагадали прохладный солнечный день. К полудню Бенсонхерст уже насквозь продувал ветер, привычно сбрасывая последние листы с почерневших, обглоданных сквозняками деревьев.

Если по тонкому льду ударить ногой, из лужи вытекала серая продрогшая мякоть. В ее глубине вяло ворочались кривые, задумчивые листья.

Лучшим выходом из осенней сырости было бы проспать весь день.

К пяти часам мы подъехали к дому тетушки. Многоквартирный комплекс был заселен, в основном, пожилыми американцами и русскоговорящими иммигрантами, приблизительно в отношении 40:60, судя по фамилиям в списке жильцов.

Таких домов на Neptune Avenue в районе улиц West 5 и 8 было несколько. В 1990-х квартиры в этих домах разыгрывались по лотерее. Малоимущие узнавали о лотерее загодя, подавали документы и ждали мига удачи. Затем начиналось самое интересное, в духе ЖЭКов в бывшем СССР. За взятку семья получала квартиру, естественно, если принимала в лотерее участие. Наши люди наводили в Америке порядок на свой вкус и взгляд: удача улыбалась в случае прямого или косвенного знакомства с представителями домоуправления.

Какая-нибудь Бэтти или Сьюзен, до появления русских стеснявшаяся лишний раз попросить об услуге слесаря или электрика, через русскоговорящих кумушек спокойно клала в карман несколько тысяч зеленых, отдавая взамен заветное лотерейное место. И здесь, в Нью-Йорке, работал известный булгаковский принцип, мол, ньюйоркцы неплохи сами по себе, но их испортил квартирный вопрос.

С вопросами в Америке было все в порядке.

Замечательно, что лотерея действительно разыгрывалась, и со стороны все выглядело игрой по правилам. Как там происходило дальше – через подставных лиц выигрышные номера попадали ко взяточникам, или были изобретены другие пути, но в русской общине на Брайтоне многие оказались прекрасно осведомлены, каким образом и к кому в менеджменте обратиться по поводу получения субсидированной квартиры.

В результате, тетушка ежемесячно платила за просторную “студию” гроши. Получив в 1980-х так называемую “8 программу”, 2/3 от стоимости тетушкиной квартиры оплачивало государство. Если Хрущев поклялся, что к 1980 году поколение советских людей будет жить при коммунизме, то ни в чем он не ошибся, с одной поправкой: Коммунизм для этого поколения наступил в США.

После посиделок у тетушки, Рома неизменно шутил в своем непритязательном стиле: “Живут же люди! Скорей бы на пенсию”. Насколько подобное высказывание блистало оригинальностью, Рому это ничуть не волновало.

ГЛАВА 75

Запеченая в духовке индейка возвышалась на столе, матово розовея поджаристой корочкой. Две гигантских индюшачьих ноги выпирали из нее торжественно и мясисто, коченея в воздухе, одурманеном возбуждающими запахами. Зрение обострилось до орлиного, нюх значительно превосходил собачий. Мешанина блюд была традиционной для иммигрантской сервировки стола: коронный холодец с хреном, ювелирно нарезанный салмон-лакс с зеленым горошком. Классические салат-оливье и винегрет соседствовали с фаршированной рыбой, фаршмаком и набитой гречневой кашей великаншей-дичью.

Стол был накрыт человек на двадцать. Отмороженные в морозилке «смирновки» индивели в одном ряду с покатыми галлоновыми бутылями из-под вина и двухлитровыми пластиковыми балонами «Кока-Колы» и газировки «Зельтцерская». Кулинарный сумбур завершала нарезанная на крупные доли сочная селедка с кружками лука в масляно-уксусном настое. Рядом в глубоких тарелках истекала сливочным маслом и паром картошка, обильно посыпанная укропом и мелко нарубленными дольками чеснока. Неизменный к «русскому столу» хлеб, ржаной и пшеничный, нарезаный тонкими ломтями еще при покупке в магазине, отдыхал в плетеных светлых корзинках.

Тетушкины Дни благодарения были триумфом «Книги о вкусной и здоровой пище» сталинских времен. В коричневом коленкоре, историческая реликвия покоилась на видном месте, претендуя на центральную часть узкого кухонного стола. Девизом иммигрантских обедов в Америке вполне мог бы стать лозунг «то, что отцы не достроили, мы достроим!», перекроенный на современный лад: «То, что отцы не доели – мы доедим!»

По-крайней мере, виденные мною банкеты в русских ресторанах и, поскромней, семейные праздники в домашней обстановке были смачными копиями с цветных иллюстраций из печатного шедевра эпохи «Кубанских казаков». С незначительными нюансами, вроде замены фотогеничного шампанского «Абрау Дюрсо» на дешевое итальянское sparkling wine.