Ветер

"В начале письма я забыл упомянуть Наталью, которую также сердечно целую! Завтра рабочий день, поэтому лягу в одиннадцать, а если сейчас без десяти одиннадцать, то еще надо сходить в туалет и почистить зубы. Так что письмо буду заканчивать. Передавайте привет Виктору Егоровичу и его супруге Александре Матвеевне, конечно же Гришке Маркову, которого помню и очень о нем вспоминаю, Ленке, соседке Ароновичей, также большой привет и пусть целует от моего имени сына своего Димку, а также Кострицыным глубокий от меня поклон, так и передайте: поклон, как приеду навестить, обязательно с Михайлом пойдем карася удить, и этому черноротому Леньке также от меня наилучшие пожелания, хотя и мелет иногда чепуху, но парень не без юмора, а вот Грише Никольскому привет не передавайте, и он знает за что, за то, что дурак он, и, наверно, так дураком и помрет, а когда еще в драку полезет, так я ему тогда и не так покажу, да и Юрке с Симкой приветы от меня немалые, дай им бог долгих лет и детей да добра наживать, а увидите Мамедова с оросительного канала - и ему привет, надеюсь, меня помнит, и скотине домашней привет от меня, песику Чуне, хотя и хитер он похлеще котов, и дому нашему глубокий поклон от Анатолия передайте. Да, сейчас сходил в туалет и вспомнил: сегодня встретил Галку из Киселевских на улице, у нее недавно двойня, передает всем привет. Ну, всё. Анатолий." "Такие вот дела. И даже больше, чем такие, но это в следущем письме. Разговор с ним так и не получился, хотя стоит ли об этом жалеть. Бывают ведь и без отца. Но что это я все о себе да о себе. Как ты, как здоровье, что нового? Поскорее напиши ответ, мне очень плохо. Всех целую. Дочка Нина."
- Клапана залипают, - цедит сквозь папироску водитель. - А тут еще крестовина моста начала стучать. Я в сервисе говорю, - затягивается вакхальной папироской, - с утра: хуйня, говорю, мост стучать начал. А они, мол, не беспокойся. Поставим на яму, в полчаса выправим. А это тебе не в Карло-Либкнехтовске. У нас сказал "в полчаса" - жди к утру. Забираю ее утром, еду. Почти под Карло-Либкнехтовском - хуяк: шаровые опоры пиздой накрылись! А! Ну, думаю, они у меня попляшут!
- Так в Карло-Либкнехтовске и стал бы на ремонт.
- Не, - машет вакх головой, а над макушкой нимб из табачного дыма. - Я специально теперь назад к этим, показать им кузькину мать. Столько лавэ ни за хуй содрали. "Таков и только таков город моих надежд, город прекрасных писем, романтических встреч, - мечтаю я под монотонный говорок водителя. - Вот она, моя любимая! Я встречу ее, едва ступив на городской тротуар. Наши взгляды соединят нас крепче предстоящих клятв, взгляд ее вишневых глаз…
- Вы не скажите, как пройти...
- Куда?
- На центральную площадь.
Она стоит молча. Я буду нем рядом с ней, бессилен произнести слов больше, чем сказано, хотя время для ее ответа. Хотя время вышло и мы смотрим друг в друга на пороге каменного тротуара, в глубине обоюдного ожидания.
- Как вас зовут?
Ее имя?! Это будет что-то великолепное, божественное, из того, что всегда рядом, чего именно не замечал, некое из разряда родовых, но только освященное ее взглядом, утепленное горячим ее дыханием, что-то древнее и нынешнее, из тех имен, в которых не подозреваешь волшебства. В каждом имени есть эта тайна, которай открыться лишь однажды. Имя: Лилия! Пусть обычно, красиво, возможно слишком, но - Лилия! Хотя без особенностей, привычная ассоциация, без неожиданности. Это не то, что всегда рядом - и вдруг! Или: Лия, только Лия. В то же время узко, именно - слово, в нем мало дыхания, мало тела и взгляда, а как хочется простора в имени ее, где в странной игре вероятностей открывается удивительный мир. - Как вас зовут?
- Канцелярия, - отвечает она, ошеломляя взглядом и словом. Поправляет черные волосы - и конечно же: Канцелярия, любимая. Ля вырывается всплесками звуков, и це-це-це - цепляется за стройное КАН, а оно раскручивается, огибая пение медленного ля и соединяется в кольцо, притягивая темное РИ, все из жаркого песка и вогнутого неба РИ, вместе - РИЯ уже трепещет в стране июльского зноя, где только нам двоим, где напевное КАНЦЕЛЯРИЯ имеет один, только твой смысл: любить!
Какое легкое кольцо - имя твое, любимая, какое ажурное имя - кольцо твое, дорогая! Этот сад с ажурной оградой, сад, сад.
- Ваше имя - Сад! В вашем имени фруктовые деревья, майских жуков столько и облака касаются веток вашего имени, Канцелярия, - я не говорил вовсе. Слова по собственной воле сами отскакивали от меня и уже твоими словами ко мне возвращались.
- Да, да, - отвечает зеркально Канцелярия, - да – Сад.
Выпадает ажурная "С", струится песком вне времени, вне двоих нас – там, где на каждое САД вне «С» раздается один зеркальный ответ: ДА.
- Город-Сад ваше имя, ненаглядная Канцелярия, - протягиваю ей руку.
Мы идем к старинному обряду венчания, как искренно воскресшие души. Панорама города выступает нам навстречу стелить ковер из воды реки и листьев липы, в напевном воздухе распускаются венчальные звуки и звон колокольный уходит за границу горизонта, чтобы возвратиться к нам со спины легкоступной трелью жертвенного эха.
Огонь жертвенника разносит многие цвета по небу и земле, по отражениям глаз, по движению жизней, и "такой странный сегодня обряд, дети мои," - поет священник, и "согласен ли," - да, и "согласна ли," - да.
Поет священник, а колокольный звон раскачивает эха и они высыпаются из накрененных домов, из летних опустевших гнезд, и "да будьте благословенны", и "будьте счастливы", и "дети”, и "мои" поет священник, чтоб тут же хор начал подпевать: "Многие лета, многие лета." Хор мальчиков: "ле-э-э", и хор девочек: "таааа", но между ними – басовая тяжесть органа, звуки падают под тяжестью глубокой гармонии и мы в трудных падежах органных звуков уже не жених и не веста, а мужена, одно Мужена теперь на многие лета.
Я веду тебя в наш дом. В нем ждут наши дети. Они сидят вокруг стола, парная картошка отпускает пар и розовое масло бродит между очищенных клубней. Дети сидят перед серебряными вилками и ножами, и редким узором тарелки ворожат перед каждым ребенком на праздничной скатерти.
Мы заходим с тобой вдвоем, держа по свече в руках. Священник поет: "вот оно, вот оно, вот оно", а хор мальчиков и девочек: "вот они, вот они, вот они", и мы - Мужена. - знакомимся со своими детьми, они отвешивают нам глубокий поклон перед тем, как сесть за стол, и ты. Канцелярия, занимаешь центральное за столом место, любимая моя.
Твой старший сын целует твою руку, гладит и целует грудь твою, прекрасно обнаженную, и такой мягкий свет распускается за столом, милая жена моя, какому только и быть, что от твоего взгляда. Сад - твое имя. Канцелярия, жена моя. Хороводы детей выходят к твоим деревьям, и дети садят карамельки рядом с кустами твоих смородины и земляники. И только так они научатся произносить твое следующее имя - Мама. Это будет вторым именем Мама в моей жизни, тем же именем - для других воспоминаний. И для другого голоса, которым мама любила давать мне имена. Ей нравилось находить для меня новые имена, забавные прозвища. Я помнил себя Кмитицем, Индейцем Больной Зубик, Таракулой-Пападрулой, Пёсиком, и даже Лизанькой. "Лизанька," - назвала меня мама. Я ел любимый свой творог с шоколадом, под эскимо изготовленный цилиндриком, или ел мороженое «Эскимо», цилиндриком под сладкий творог с шоколадом, и облизывал пальцы. На пальцах оставалось сладкое. Сладкое обилие шоколада, так что мыть руки казалось преступлением.