Инга Питерс. В ПОИСКАХ РУКИ И СЕКСА. (или мои нью-йоркские связи)

ГЛАВА 27

Мой питерский бывший муж (а как теперь его называть, если почти за два месяца мы переговорили по телефону несколько раз, и никакого особого интереса он не проявил ни к тому, как я здесь живу, ни к тому, с кем и где)… Так вот, мой бывший муж редко и всегда не к месту повторял: «Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова». Он прочитал это в «Литгазете», по-моему.

Жизнь с Ромой была в самом деле никакова. Во-первых, потому что не было в ней перспективы. Полное отсутствие будущего. В смысле, 100% уверенность в том, что ничего хорошего не будет. Никогда.

В том же состояла и вторая причина.

А в-третьих, в ней не было достойного настоящего. Ежевечерне - сущий, сексуально убогий бред.

«Каковой» она стала проявлять себя только здесь, на Вест сайде. Так возникает из мокрого листа, осторожно озираясь, переводная картинка. Сегодня те дни на семидесятых улицах я вспоминаю неизменно солнечными и насыщенными приветливым, суетящимся народом.

Как оказалось, напротив цветочной лавки, по диагонали через дорогу, находился японский ресторанчик Ruby Foo’s, в котором заказали Волковские в день нашего знакомства carry out. Уже потом, уйдя от Ромы, я стала поклонницей японской кухни и во время ланча мы заказывали в цветочную лавку коронные суши с роллами Foo’s Sampler, или потрясающий Ruby Roll Assortments с роллами, с политой соусом чилийской sеа bass и филе миньон в таиландском стиле.

Рядом с лавкой я открыла для себя в первые же дни скромный магазинчик Neuhaus. Зеленая дверь с золотыми буквами готической вязью: Neuhaus. Дамы и господа! Я принимаю ваш упрек: так распускаться нельзя, - но представьте себя в царстве бельгийского шоколада, и вы меня поймете.

Самой большой неприятностью оказалось то, что цены на бельгийский шоколад в таком недешевом манхэттенском районе были вполне приемлемыми. За свою рабочую двадцатку я покупала скромную коробку конфет, с которыми тут же отправлялась в Beard Papa’s, благо находился «бородатый папуля» в нескольких метрах от бельгийского рая. В этом кафе готовили свежие соки и (говорю, потупив глаза) fresh’n natural cream puffs. А теперь представьте меня в главной роли в фильме «Прощай, фигура!»: коробка шоколадных, тающих во рту конфет улетала минут за десять, все это запивалось соками, и рожа самоубийцы цвела от удовольствия.

До сих пор не понимаю, как мне удалось поправиться всего на несколько паундов.

Видимо, есть Бог на небе, и готовил он меня к встрече и бурному роману с Питером по полной программе. Я была сладкой, лакомой, чудом не располневшей и готовой пуститься во все тяжкие. Девушка вполне соответствовала Земфириной героине, то есть «девушка созрела».

Скажу проще: в ожидании приключений я была готова следовать строго по сценарию из старого анекдота: «Мадам, что вы делаете сегодня вечером?» – «Все».

ГЛАВА 28

Да, был необходим какой-то переходный этап от Ромы к вольной жизни, но этап яркий, феерический, безнадежный с точки зрения, как говорила Диана, «партии», но обязательный для того, чтобы я ближе познакомилась с Америкой.

Питер говорил на пяти языках: на своем родном английском, на французском, русском, испанском и итальянском. Он был иммигрантом в третьем поколении: бабушка и дедушка прибыли в Нью-Йорк откуда-то из Белоруссии еще до Второй Мировой войны, и Питер бегло, с приятным мягким акцентом говорил по-русски. Удивительно то, что по-русски он и писал, и читал. Особую трудность в произведениях русских классиков ему доставляли отчества. «Эти Александры Константиновичи и Настасьи Филлиповны для меня смерть», - смеясь, жаловался Питер.

Он работал консьержем во французском отеле «Le Parker Meridian» на 57 улице, между 6 и 7 авеню. Рядом находился, на углу с 7 авеню, знаменитый Карнеги Холл; в двух кварталах от отеля начинался Централ Парк, куда Питер в солнечные дни выходил погулять во время ланча.

«Паркер Меридиан» был образцовым буржуазным отелем: мраморные стены фойе, позолоченные гигантские люстры с хрустальными подвесками, гранитный всегда натертый до слюдяного блеска пол, расписные потолки и светские бранчи в «лабби» по уикэндам. За знание языков Питер получал серьезный довесок к зарплате. На работу ездил к 9 утра, заканчивал в 6 вечера. Выходные дни у нас совпали: понедельник и вторник. Это, как говорится, знак сверху.

Питер жил на Вест Сайде, в традиционно «йяппи» районе. Делил квартиру с парнем, который приехал в Нью-Йорк из Филадельфии по окончании колледжа и открыл небольшую аптеку в Манхэттенском районе Вашингтон Хайтс. Я так с ним и не познакомилась. В квартиру Питера я попадала днем в понедельник или во вторник, когда его сосед работал на себя и фармацевтическую промышленность.

Это было удобно для всех, а мне напоминало свидания в прошлом с моими питерскими любовниками, включая и бывшего мужа. В те годы мы использовали любую возможность упасть в постель, на диван, на пол или на подоконник. Коморка в «хрущебе» или угол в настоенной на гнилых запахах коммуналке были таким счастьем, которое сегодня сравнить не с чем. В сером, холодном, обдуваемом всеми ветрами Питере такому бы Питеру цены не было. Своя комната, да еще пустая квартира до позднего вечера. Многие питерские девушки при таких условиях пошли бы за ним на край света.

Конечно, Нью-Йорк с его требованиями и уровнем жизни – другое дело, но получал Питер при всех его пяти языках больше 70 тысяч годовых, что в те дни мне казалось огромными деньгами.

После работы он встречался с друзьями в барах Вест Сайда. С ним я посетила первый мой вестсайдский ресторан на 82 улице - Rain. Пока мы ожидали в полутемном ресторанном баре, когда освободится столик в зале, я подряд выпила четыре «Космополитан», и до островной кухни Карибского бассейна мне, как оказалось, потом не было уже никакого дела.
Пить надо с тем, кто тебя понимает (к Диане это не относится: у нее срабатывает физиология, но это уже не по теме). Иными словами, в журфикс с Волковскими мы классически напились, многократно целуясь на прощанье и обещая встречаться почаще. Отношения, действительно, развивались, и за год моей работы в цветочной лавке у нас еще не один раз неплохо получалось...

В Манхэттен я ездила на работу, задыхаясь от счастья. Выбравшись за крепостную стену Бруклинского района, я пять дней в неделю выходила на манхэттенской станции сабвэя «72 улица», в деловой город, запруженный людьми и машинами. Наполненный светом, ветром, возможностями и энергией.

Питерскому человеку Мидтаун Манхэттена понять легче легкого: перпендикулярная планировка авеню и улиц сродни линиям Васильевского острова.

А нагромождение небоскребов сродни сборищу застывших разнокалиберных бутылок, готовых к сдаче в пункт приема стеклотары. Светлые и темные, стройные и покатые емкости, с длинными и короткими горлышками. Их масса. Они отражают солнце, синь и облака, наполняя собой островную горизонталь и выстраивая вертикаль: глаз вдруг прозревает, что небо не так высоко. Оно по-прежнему огромно, но в Манхэттене до него – считанные десятки этажей небоскреба.

В Манхэттене неожиданным образом геология плюс архитектура прорастают в астрономию, и это очевидней не столько ночью, сколько днем.