Инга Питерс. В ПОИСКАХ РУКИ И СЕКСА. (или мои нью-йоркские связи)

ГЛАВА 35

- Выпьем вина, - услыхала я свой голос, ничуть его не узнав: хриплые странные звуки; сдавленные, смятые слова, произнесенные с невероятным усилием. Произнесенные уже в каком-то сомнамбулическом состоянии, граничащим с обмороком. А всего-то два слова, знакомых и понятных: «выпьем», да «вина».

Ясно, до выпивки мне не было никакого дела. Я ощущала всей кожей тонкую, звенящую связь между кайфующим соском и низом живота, заряженного звериным восторгом, как при спуске с американских горок. Рванувшая на волю похоть раскрылась цветным китайским веером, и куда бы Питер ни дотронулся, я стонала от счастья и льнула к нему, боясь пропустить малейшее прикосновение, мельчайший поцелуй.

Мы упали на кровать. Не ощущая простыни, я продолжала падать и падать в наше бурное дыхание, в касания плоти, в жар тел - уже в трении тел обнаженных, и возбужденных электрическими укусами страсти. Я летела навстречу Питеру и моих ласк было с избытком в этом полете. Я задыхалась. Каждый вдох подхватывали порывы ветра и пламени, огненные шары бились под веками и я не в силах была их приоткрыть. Беспощадный, изнуряющий пассат прошелся вдоль тела, выгнул его дугой, и вихри зудящего наслаждения поднимались откуда-то снизу, разбухая внутри и надо мной. И шелестели вокруг меня, уже улетевшей в потоках блаженства и утонувшей в его пульсирующих воронках.

Я ловила воздух раскрытым ртом, как рыба, выброшенная пеной на полуденный пустынный песок. Я ловила воздух руками, как онемевшая от счастья самоубийца, выпавшая из окна небоскреба и всласть набегавшаяся по облакам. Я вопила, смеялась и рыдала от разрывавшего меня на обжигающие струи ритма. От убыстряющегося ритма, овладевшего нами в этом невыносимом беспамятстве, от сумасшедшего ритма, наделившего меня птичьим даром полета, даром расстворяться друг в друге и в тех солнечных струнах, которые наполняли меня, насыщали и звенели во мне, и (это единственное, что еще доступно было осознать в ослепительном предвкушении оргазма) разрывали меня на струи света, влаги, тепла и щенячьего восторга.

ГЛАВА 36

Оргазм длился вечность, вернее, накатывал один за другим, так что я вовсю растерялась, переживая очередной девятый вал, которых было просто не сосчитать. Как говорил наш сосед по питерской квартире дядя Сеня: «Чистый тебе перпетум мебели!» У него была еще такая классная фраза: «Соблюдон приличия». Я же до неприличия забила на всякий «соблюдон», и кончала часто и с чувством, не давая Питеру выйти из меня и все плотнее прижимаясь. Пока не очнулась от оцепенения, представив, что впилась всем своим острым маникюром в его напрягшиеся, отвердевшие ягодицы.

«Моя девушка работала, как помпа», - по-моему, так Генри Миллер описывал, тактично (от родового «ритму» слова «такт») и без лишних деталей, свой напряженный коитус. Я не возражаю против таких механических подробностей, потому что есть сексуальные сценки в литературе, описанные гораздо хуже. Как-то я нашла у именитого американского писателя Тома Вулфа такое:

Slither slither slither slither went the tongue, but the hand that was what she tried to concentrate on, the hand, since it has the entire terrain of her torso to explore and not just the otorhinolaryngological caverns. Oh God, it was not just at the border where the flesh of the breast joins the pectoral sheath of the chest no, the hand was cupping her entire right - Now! She must say 'No, Hoyt' and talk to him like a dog...

Это небольшой фрагмент. За гораздо больший кусок текста Вулф стал обладателем премии за худшую сексуальную сцену в литературе. Премия ежегодно присуждается британским журналом Literary Review с целью, как заявлено, "привлечь внимание к грубому, безвкусному, зачастую неоправданному использованию описания сексуальных сцен в современной литературе". В разные годы лауреатами этой премии становились Wendy Perriam, Melvyn Bragg и одиозный Salman Rushdie.

Вулф стал лауреатом этой премии за 2004 год за роман I am Charlotte Simmons. Его юная героиня-студентка напропалую знакомится с примечательными сторонами жизни университетского кампуса. Присуждавшее премию жюри назвало сексуальные сцены из романа известного писателя "отвратительными и нагоняющими скуку".

Я не претендую на великую писательскую миссию, поэтому мое «неоправданное использование описания сексуальных сцен» легко «оправдать» исключительно аматорскими, то бишь непрофессиональными навыками. Если вам было скучно, так вам и надо... но (о кэй, пусть будет по-вашему!) я работала, как помпа. Может, о таком и пишут в «Популярной механике», только едва я отходила от предыдущего оргазма, за ним наступал следующий. Оседлав Питера сверху, я кончала нон-стоп первых минут сорок, после чего мы меняли позы, а я продолжала разрываться между сильнейшими, убивающими меня на смерть оргазмами еще добрых часа полтора.

Затем взмолилась о пощаде: теперь любое прикосновение било меня хлыстом, и пресыщение сексом не позволяло расслабиться. Мне было просто необходимо отлежаться, отморозиться, опомниться (а помните: «Однажды отец Онуфрий, обходя окрестности Онежского озера, обнаружил обнаженную Ольгу» - брррр! Там дальше как раз то самое, сейчас ненавистное: «О, Ольга! Отдайся!!! Озолочу, осыплю ожерельями!» Я от того Онуфрия все причиндалы оторвала бы на месте). Антракт! Все царство за паузу, лишь бы вернуть нормальное дыхание и наконец-то раскрыть глаза.

Веки оказались придавлены чугунными болванками. «Больше не могу», - попросила я Питера, слабо надеясь, что он разберет мой лепет. Я облизала языком сухие губы и, собравшись с силами, тихо произнесла: «Давай полежим».

Такого со мной не случалось давно. Кроме того, что Питер был вынослив, как уже отмеченный мною исторический Казанова (если о нем, конечно же, не врут), здесь срабатывала еще и химия, и физика, и лирика. И физиология: он сразу попадал в какую-то пьянящую точку, от трения по которой моя спина покрывалась «гусиной кожей» и волна сильнейшего возбуждения захлестывала меня всю, от макушки до кончиков пальцев. А потом уже только и хотелось точными, ритмичными движениями эту точку постоянно находить, надавливая на нее и массируя. Для этой умопомрачительной операции нужный инструмент у Питера был без проблем: безотказно твердый и горячий.