Ветер

- Все равно нравилось: воловьей кожи ремень! - припоминает Молчи Папа.
- По натертым жиром жиром мосткам мосткам, - помнит отлично Толстый Гуго, - вдоль улиц улиц дома дома стирают ребра крыш о выше крыши глыбу; это тебе не совесть пронести за пазухой: под тяжестью камня так вот проседала улица, и мостки тонули тонули в каше из крошева асфальта, а мимо, а?!, а милли, о! а миллионы "раз-два-взяли" и "раз-два-взяли" "взяли-раз" и "раз два три" и раз-два-взяли и взяли раз-два "раз-два-три", и враз один, как в "раз-два-взяли", а в раз другой, как в "раз-два-три", так что и сотника не слышно, - раскачивается на Молчи Папе Толстый Гуго. - А где не слышно, там и дышло. - Как балкон обвалится, - наводил воспоминания Молчи Папа, - вместе со щебенкой и потом потом под сто трупов сразу убирали. И трубы водопровода, канализации.
- То ли кололись, то ли лопались, - подтверждает Толстый Гуго. - Как улица прогибается - так трубы только и слышно. А что ухом услышишь, про то не расскажешь в афише.
- Такое жидкое желтое, - брезгует Молчи Папа, - Ноги по жиру мостков скользят, тонут, А кто в домах - так в домах сидеть невыносимо. Бегут на улицы жить, на тротуарах располагаться.
- Это точно. С той поры дома все пустые, - печалится заодно и Толстый Гуго. - Жить - это тебе не шапку шить, это тябе не по-волжски выть, не в воде угли жечь.
- Да, уж, - согласен Молчи Папа. - Давай, о чем полегче?
- О красоте, - согласен Толстый Гуго. - В красоте - прелести еще те!
- Четыре плиты фундамента хранят многокилометровую Пирамиду. От центральной, пятой, плиты восходит к вершине Пирамиды бронзовая ось. Ось Мира из бронзы и цельносварной арматуры. От оси к граням Пирамиды распускаются несущие распорки, образуя внутренний металлокаркас. Все металлические органы Пирамиды защищены от коррозии толстым слоем из сала восьмимесячных ягнят и выделений суккубус в период менопауз. Все шарикоподшипники смазаны генитальным соком половоспелых инкубус. Большие вертикальные грани глыб - ложковые, и малые вертикальные грани глыб - тычковые, следуют рядами поочередно на всех гранях Пирамиды, образуя ровное розово-кислое поле с молочного цвета прожилками. Ложково-тычковая кладка.
- Кладка - не с капустой кадка, - получает удовольствие Толстый Гуго. - Красиво, а!
- Сто на сто тысяч граждан плавно и четыре года устанавливали пятипалую звезду на вершину Пирамиды. Ее щавелевое с луком тело освещает с тех пор Империю пурпурным светом и оранжево-горизонтальный нимб скупо вращается над звездой в голубом в этом месте небе. Вниз от звезды повис вовнутрь Пирамиды белоснежный и несрущий голубь Мира, которого дано видеть непременно великому Саму. А великий Сам слег на ложе из живых ирисов и голова его строго устремлена бесконечно жить на юг. Покрывало Сама представляется зеленым пятном в окружении вечных сумерек и черного мрамора, а сверху плиты функционального льда зависли сохранять минусовую температуру. Отчего нельзя входить в Пирамиду без права: при открытой двери лед засветится и обратится в нехолодный уголь. По утрам из Пирамиды выпускают солнце - так начинается день. Вечером гидравлическая система приводов возвращает мозолистое солнце в Пирамиду - так длится вечность.
- Красота, красота, - получает удовольствие Гуго, - какая, какая. Красиво жить - не веревки вить.
- Внутри Пирамиды, - продолжал Молчи Папа, - бьет родник с колодезной водой, родник с кесонной водой, родник с колючей водой, родник с коренной водой, родник с комариной водой. Пять родников, как пять лучей в звезде, как пять пуговиц на жилете Сама. Из каждого родника пьет Сам воду целиком в будние дни, в выходной день напрочь не пьет, а по воскресеньям вода из Сама вытекает в отстойники водопровода Империи - и с начала понедельника ею обпиваются граждане исключительно по пятницу: колодезной, кесонной, колючей, коренной и комариной. На всех хватает воды. Многие различают ее на вкус и на цвет, таким образом и находят себе товарищей.
- Красиво, - причмокивает Толстый Гуго. - Жизнь не упруга, если без друга.
Пауза.
- Еще ты хотел об истории порассказать, - спрашивает Толстый Гуго. - У кого только нынешний день в расчете - тот назавтра по колено в почете. Давай об истории теперь.
- А..., - молчит Молчи Папа.
- На чем ты в прошлый раз, два, остановился?
- В прошлый, - держит паузу Молчи Папа. - Это-а... вроде...
- И ветер, - подсказывает забывчивый Толстый Гуго.
- Ну, да - и ветер, - доволен Молчи Папа. - … В тот миг тонкий луч соединил точку надира и точку зенита, а у родившегося Младенца на ладони, вдоль линии судьбы, выступили три капельки пота. Только на один миг во много лет совпадают числа - и был ветер до их встречи, и будет после, но в тот миг нельзя сказать, чтобы ветра не было: ветер остановился. В слоеном воздухе замерли движения зверей, налитые незнакомой тяжестью, а крупные атомы зелено высветились отовсюду. Прекратилась вода и ничего в ней не отражалось. Остановились лица, будто светотень оказалась не явлением жеста, а признаком кожи. На газовых плитах все так же пылал огонь и его можно было трогать, лизать языком, обсасывать, вроде как карамельку. Никакой голос нельзя было отвести от зазеленевших губ и столько несказанного обрушилось в тишину, словно это и представлялось единственным во всем движенем. А то, что прекратило подать, не упав собрало недовершенный остаток полета, едва вмещая столько собственных тел. Оттого тишина тревоги застыла вместе с ветром. Невозможные в себя вмещать тела не лопались, выламывая осколками окостеневший воздух. Эти тела приобрели иную цель, что уже было первым влиянием несвободы.
В миг их встречи свершилось внезапно то, чему многие еще не готовы были верить: имперские силы одолели силы природы. И природу вещей, и природу всякой твари - суккубус и инкубус кишечнополосных, и кольчатых (в виде червей повиновались Империи под землей), и пресмыкающихся (с разумом и послушанием суккубус и инкубус), и хищников, служивших правдой и верой. Всемогущество Империи возросло донельзя и не осталось такого, чего было бы нельзя, а все, что существовало "до" - прекратило собственный смысл. Природа получила гражданство в Империи, а с гражданами Империя знала как быть.
Даже крыланы, которые по ночам подкрадывались вдоль очереди на цыпочках, шатаясь трепетным телом без шороха, и целовали место будущей ранки тонким языком, чтобы после надкусить кожу спящего и пить его кровь, сосать, сосать кровь спящего, сосать и пить спящего, спи, и пить, пить, пить, а ты спи, спи, спи, а мы пить, а ты спи, а мы сосать, а мы пить, пить, пить, а ты спить, спить, и вон спiть, i вiн спiть, вiн спiть, батьку, чого це вiн спiть, а той його лакаэ?, а мы пiть, пiть, пiть, и pitь, pitь, и pitь, а ты спиtь, спиtь, и спиtь, itь и ить, ить, крови налакался! - даже крыланы, и пиявки, и гнус, и упыри существовали строго по заведенным для них инструкциям с того самого мига ИХ встречи.