Ветер

А этот - приезжий. Из давних, но приезжих. "Тошнит тебя навыворот, - клевещет, - и все задаром." Я и подумал: провокатор. А потом думаю: нет, не провокатор, костюм подогнан к телу, ткани вообще сносу нет, как у нас не шьют! Так потом и подумал: вот блядь какая - приезжий! Контракт с конкурентными фильмами заведем, разорался, а вокруг обступили на его словах соседи, "ха, влип, - думаю, - он же не врубается", "мы чтоб такой вонючий хлебозавод не разорили, - слюнявит мне снаружи уха, - так разорим", - кричит. "Чего орешь,- думаю, - олух, - думаю, - козел, вафел, недоносок", "это родной наш хлебозавод, - отвечаю, - единственный и государственный наш хлебозавод - в расход, - расхожусь голосом отвечать, - в расход, вот ты чего предлагаешь: в расход! И дело тебе, чем я блюю, - отвечаю приезжему, - от радости я блюю или со скуки - дело тебе?, и до всего тебе дело, так что дело тебе и до хлебозавода, и дело тебе до хлебцов, которые ел бы и на завтрак, да не дают. А когда б давали, то хлебцы родного отечественного хлебозавода еще б и на полдник лопал, зажрался бы хлебцами, понял, ел бы и ел, шкура твоя вражья, и блевать только бы хлебцами с радостью ходил, во как мне нравится, и дело тебе, если ссать этими хлебцами буду, дело тебе, а, дело! Во как тебе наше родное только порушить и расхуячить! А мне, может, самому желание хлебцами блевать! Какое тебе дело, гад какой, может я зарекся до самой смерти блевать хлебцами, и блевал, и блевать буду до смерти, и смело после смерти, мое дело, и смело я в бой пойду, и жертвою паду за мое дело, и за морями за лесами за мое дело, и по долинам и по взгорьям за дело, и во саду ли в огороде за дело, и citius, altius, fortius за родное дело, и во поле березонька за родное, и за борт ее бросает за дело, и ехал грека через реку за родной, и замучен в темнице за дело родной, и я, ты, он, она вместе за хлебозавод родной, и колеса диктуют вагонные за родной, а ты, - обращаюсь к приезжему, - хлебозавод родной в пух и потрох, а в прах - не хочешь?! А в пух не хочешь хлебозавода родного!! А в прах! А в хлебозавод родной - не хочешь?! А, сука какая! а! А попробовать нашего хлебозавода не хочешь? Ну и сука, вот как сразу признал, так и признал: сука! Агитировать против родного, против хлебцов, гад! Приезжий гад агитировать, гад приезжий, еще агитировать, гад, приезжий гад, агитировать, гад, сволочь, сволота, сволота, гад! А, какой гад, а?! Еще чтоб презервативы ихние потребляли - так нет вам всем. Так я ему ответ и выдал: нет вам всем! И с того, и с этого света так ему и отвечу: нет вам, выкуси! Нет уж вам, нетуньки, и здесь хлебцы найдем, и здесь власть посюсторону имеем... Так и сказал, как гвоздь, допустим, вбил целиком с доской вместе. Трудно произнес, хотя кто в очереди, разумеется, легче. От тягомотины скукоты тянет в очереди знакомиться, заранее, что ли, предрасполагая, как не расположены отвечать. Как 210614, от которого кроме "чего надо, пристал чего" да, откровенно говоря, матюков, ничего и не дождешься. Или 210609 позавчера, готовый, как бы, расположить душевно, о многом, вероятно, распросить, даже повздыхать, как говорится, поохать, чтобы уже в следующем часу, что называется, пустить по очереди слух, молвой так искоренить, словно ради смеха, да обплевать; такое обо мне распустил, - слюнки текут слушать, с фантазией, с дерьмом, с умом вынес на толпу биографию - и меня же в ней растоптал. Не будешь кому попало душу открывать, - и топчет, - не будешь с кем-нибудь своим дорогим делиться, - и топчет, и на порции поделил, чтоб каждому любопытному: кушайте, дорогие, нате вам от интимных от щедрот! Как же так, братья? - стою растерянный. - Тамбовский волк тебе брат, - отвечают, а 210609 плетет сплетню за сплетней, другие ее распускают, чтоб следующие плели сызнова, и так, конечно, проживают день в потехе, от утра - отчего же не к вечеру. - Друзья, как же вы? - стою оглохший. - Собака тебе друг, - отвечают и, вроде, зовут с ними радоваться заодно, и лучше, наверное с ними радоваться: вот нам весело, чем смущать вокруг вопросами без ответа и правил.

Лучше, чем что? Чем умереть, конечно же. Но хочу не умирать., оттого только и бегу от работников охраны очереди, и эта погоня - без начала, и. эта погоня - дурная бесконечность из одного страха в следующий. Камни бегут из-под ног, настигают хриплые крики погони, кусает окружающий свет прожекторов, и вой сирен набрасывается отовсюду протяжными "ув-ва, ува-увва", и перебежками "пи-пи, пи-пи-пи" хлопотливые уоки-токи не отстают за спиной, "направляется к подземному люку", - подбегает голос погони слева, а подземный люк - единственное, разве что, спасение, погоня сама, будто, указывает путь, "ву-вью, вуу-вью", - сквозь мучения сирены слышу голос корректировки, он подкрадывается справа, едва касается слуха, и сразу отбегает онеметь: "отклонился влево, люк - вправо, десять градусов", и тут же меняю, само собой, направление, поворот, едва, направо, чтобы услышать "направляется к подземному люку", и, в мгновение, успеваю порадоваться, а звуки окружают, кованные сапоги разбегаются по камню высекать высокие ноты, буравят воздух пропеллеры "стрекоз" и мечут бомбы густые басы, норовя попасть сверху в голову. "До люка - десять метров", - разбегается крик настигающей погони, и совсем рядом дыхание ближнего из многих, пальцами он уже скользит по плечу, скатывая ватный шум от столького дыхания за спиной, - убийцы, должно быть, не шутят. Над люком затаились вертолеты, их полощет воздух и ветер раскручивается по спирали, из вертолетов вырывая сразу спирали канатов, выскальзывает десантник, перебирая руками канат, конечно, суетится опередить меня над люком сквозь терпкий, невесть откуда, туман, а следом - подошвы очередного десантника в пропасти пятнадцати метров над люком, но люк не заперт, открывается невесом, послушно впуская беглеца. Я успеваю едва захлопнуть створку, а рука десантника пробует достать мой воротник, мои волосы, но створка работает мгновенно, игриво защемив пальцы десантника наполовину. И слышна мягкая подача створки еще на четверть, наливаются кровью одинокие куски пальцев, разбухают изнутри, заведомо беспомощные, и в наступившей тишине створка люка срезает их почти строго по фалангам, с веселящим хрустом срезает у металлического потолка - и пальцы сыпятся на пол, сдавленные последней грустной судорогой. "Дук-дук, ду-дук", - посторонним шумом наполняется тусклая площадка - и скоро окончательно темно. Ду-дук, отлетает от неведомых стенок и возвращается стучать в тусклые ребра груди. Я вижу себя изнутри - звуком: ду-дук, серебристо-зеленым дук-дуком, с невозможной для сердца скоростью. Вокруг - темнота, ничего более близко. Кроме пустоты, которая еще ближе вокруг. Пустота отовсюду, пустота и темнота все прибывают, так что предыдущая сумрачность уже кажется невероятна, "это когда было давно", - остывает память, по-моему, в пустоте, а волны темени подкатывают отовсюду и, собственно, нет меньше разницы, чем между стоять или идти, темнота сама начинает движение, съезжает волна за волной тьмы к ногам, исстирая верх и низ, и отваливается спелыми полосками пустота от запястий, щек, плеч, выбирая начисто право-лево; остается, вероятнее всего, стоя погружаться в черный, фиолетовый, фиалковый мир, в сгустки и впадины, где ничего не зависит от твоего жеста, где утаскивает твою руку всеохватная тьма разгибаться, и сгибаться, изгибаться, словно лапка лягушки под током. Тьма собирает меня в темную шаль, темная ткань с выбитым рисунком - контур трупа? Труп и река? река? -шаль свободно стекает вдоль тела, голова обмотана теменью, на глазах- темная шаль без рисунка. Теперь разглядеть, как не рисунок это, вообще, а линии люрекса, полоски цвета сквозь темноту ткани, и невесть откуда цыганка (перстни какие, серьги какие, бусы белые и цветной пояс) взмахнула шалью, факир-цыганка, ой, да цыганка, ай, да ну цыганка, да ну-да ну, да ручеечек-ручеек цыганский, ой да - танцует цыганка в волнах темной шали, вишневым глазом завлекает и ведет плечом в такт цыганка Аза, Азонька, "Лизонька, Лиза, как же ты здесь одна?",- ой да, наны, наны, да йе-хали цыганы, и укутанный темнотой, ловлю полет шали, шаг цыганки с подшаркиванием поперек ритма - и волнами уходит от глаз темень, выплескиваясь полосками люрекса.