Ветер

- У вас запущенный фарингит. При нашей погоде такие болезни с трудом вылечиваются.
- Вы имеете ввиду дождь?
- Дождь.
- Мерзость, конечно. Но мы теперь не на верху.
- Какой у вас знакомый голос.
- Все-таки откуда вы. меня знаете?
- Мой номер - 210611.
- Какое счастье: вам удалось бежать.
- Вы-то что знаете, - она заговорила громко.
- Не знаю, ради бога, не знаю.
- Не перебивайте меня, - еще громче, еще жестче, - мой номер я получила...
- Только ради бога-господа, тише.
- Что вы все перебиваете? Вам-то что известно, - ее голос поднялся до фальцета. - Сейчас же прекратите, - так страшно, так несправедливо она меня ненавидела. - Вы неврастеник, вы перебили меня трижды, я считала, третий раз вы не даете мне сказать, это же страху подобно, как вы заладили!
- Да, да, - пот стекал крупными каплями. (Я видел лицо рукой). Я вытер лицо рукой. - Извините, прошу вас, мне некуда идти, - страх перед гибельным коридором пробивал меня насквозь. - Вы правы исключительно, прошу вас меня извинить, это нервное. Вы исключительно правы, - сбивал я свой голос до отвратительного шопота. - Им ничего не стоило меня убить, - начала она рассказ и я закусил собственное запястье, лишь бы не вмешиваться. Она говорила, как бы считывая имперские газетные передовицы, так, на мой взгляд, насыщена была ее речь терминами имперского официоза. В их среде она явно принадлежала к семействам из верхов (это не понять откуда"явно", но сомнений в том нет), речь, как и одежда, и браки, и вера были строго подчинены чиновничьим ничьим указаниям. И это роднее крови впитывалось в каждое слово, во всякое дело, чего бы ни касалось и о чем бы ни говорилось.
- За то, что номер 210611 достался лицу не из их ячейки, они убили бы меня: только чудом я бежала в филе натурата... Мой отец был типичный натурат места и сделал клейкую карьеру из фельдшера в фельдмедики. Он был нужный делу фельдшер и никудышный фельдмедик, но кого это интересовало после статьи "К вопросу о колдовской Чаре". Вы, конечно, читали эту статью, которая стала вершиной цельного натурата. Такое себе полезное масце, и масце приторное, и взболтанное мальце одновременно. Главная идея статьи: старость не есть болезнь возраста, не есть, как это официально именуется, кобздец чакрыжный, поскольку Сам вечно юн и не знает знать болезни. Так что основной вопрос размазанного мальца и масца горбыльного происходил в следующем: откуда к Саму старость?! За кобздец чакрыжный выступила меньшая половина целого. Их взгляд на возраст, как минимум, кащил, а как раз не кащила большинству идея "Колдовской Чары". Это отец понял раньше других. Его "К.вопросу о колдовской Чаре" сразу же произвела ворсистый натурат и к утру следующего часа того же года отец был объявлен фельдмедиком при Самом и его сяльной супруге. Вы не помните статью? Странно, ее изучают во всех школах. Простота гениальная: если Сам вечно юн, но стареет, и его кащило масца густеет во времени, значит существуют антиимперские силы, могущие Колдовской Чарой наводить чакрыжный кобздец и дрожание. А это уже подрыв водоводного натурата! В поле жизни Сама срочно ввели заградительные экраны. Гнойное мальце, тербух фуфельный и кащило щапное окружали Сама теперь от любого всякого, а любым да всяким мог стать всякий да любой. В Основной закон Империи ввели новые параграфы о свободе суккубус и инкубус, о борьбе за мир, что в соседних странах отметили, как гуманистическое начинание, о праве каждого иметь взгляд на общее целое, что тут же отметили в соседних странах, как демократическое начинание. А чтобы целому не помешать, взгляд каждого из миллионов был незаметно проверен на имперское бязиво, и на молочное какание, и на лизание ребляги, и на харь потную, и эти миллионы теперь дружно кричали вовсю: "Сам - это молодость мира!" Правда, старость не совсем отошла от Сама, но он заметно помолодел крахмальным масцом, так все и радовались: как помолодел Сам этим самым масцом, как все такие преобразования пошли Саму в нужность, будто по новой родился! Рыдания стояли вокруг от веры в продолжение молодости, и рыдали день-деньской, пока Сам вдруг не умер, пока не умер Сам совсем молодым, окончательно молоденьким парнишкой буквально сдох и новая встальная челюсть была гoрaздo к лицу в процессии похорон, когда несли Сама в открытом грo6y под сяльные оркестры на всех площадях, на всех этапах развития - в котлован Пирамиды, которую много до того обсудили и давно принялись возвышать. И шел у грo6a мой отец и гимны пел он как постурмальнипу сердец понес он тело прощай навеки дорогой кусался в губы а где-то в дымке зя горой пропели трубы словно рыдала мать-земля накрывшись крапом теперь курить нам без тебя всеобщий Папа большой народ осиротел течет слезами как ты в движениях потел сегодня замер ты лучше всех умел играть с детьми в считалки теперь тебе на все насрать на вид наш жалкий на наших мольб призывный клич и вер напрасных ты весь разбитый в паралич лежишь безгласный а преданный тебе народ глазами шарит кто поведет его вперед вдоль полушарий кто бы поднял десницы вес дорогу зная мы были "с" теперь мы "без" и никнет знамя твой глаз сегодня не вместил смекалку взгляда ты в Бозе доблестно почил но нам не надо. А у гроба шли избранные и они обещали отцу всякую грузность и метрость, будто он все еще был натурат сосальный, а не, теперь уже, пердило масца, и отец им верил, потому что так хотел. Но уже на другой час утра того же года они устали помнить отца, и наша семья оказалась в конце очереди, что вменялось инструкцией. Все следующие годы отец ходил и просил, только надеяться было не на что, только отец верил, он говорил: "Есть еще циглики, кто помнит мою сяльность". И когда узнал, что в ячейке двести десяти тысячных освобождаются который день места, отец отправился с прошением, "жизнь отдам", - просил для меня номер отец, и как только 210611 упал, а я видела - его убили вы, они знали, когда 210611 будет убит, они все о вас знали и ставили поочереди тех, кто у них просил, но был нужен в натурате, а вы подобрались к 210611-му, глаза у вас были закрыты, вы как бы смеялись во сне и задушили его без сопротивления, он только хихикал, а вы согнули 210611 в горле, как соломинку: я сразу заняла его место. И волновалась, конечно, но не от того только - теперь отец в их руках. Они убьют его, едва захотят. Если они выполняют просьбу - то всецело, со всеми оговорками и кукеллами, со всеми аксессуарами согласно пунктов разговора.
210611 остановилась говорить.

I I I.

Пропадаю в давнем воспоминании. Внутри него призывно прилично, свободно и солнечно. Перспектива чиста вглубь до горизонта, цветные прямоугольники полей окантованы тканью асфальтовой трассы, а в пустоте пространств завис Карло-Либкнехтовск, из-за спины которого возникает прохладное солнце.